8 марта, 2022 
1991-й год, август кончился, ГКЧП проиграл, мне 13, а я учусь в музыкальной школе. Я – довольно странный ребенок: мне не нравится ни Цой, ни «Ласковый май», я уже три года как не слушаю ничего, кроме классики, «фанатею» от Марио Ланца, все 4 тома собрания сочинений Лермонтова читаны-перечитаны, у меня за плечами не один экзистенциальный кризис – как бы претенциозно это ни звучало. И вот сентябрь, и в нашей Центральной музыкалке я замечаю объявление о том, что каждое воскресенье в Большом зале проводится Святая Месса. Природное любопытство, любовь к католической литургической музыке – и я прихожу посмотреть, как и что…
Нет, не так. 1981-й год, мне 3 года. Я у бабушки, в «сталинке», где высоченные потолки с лепниной и вечный холод. Даже летом. А сейчас не лето, осень. Ночь. За окном дерево, за деревом фонарь, шторы не задернуты по моей просьбе. Мне не спится, дерево скрипит, тень когтистой ветки гуляет по потолку. И вдруг, под скрип карябающей потолок тени я понимаю, что Я УМРУ. И всё будет: это дерево за окном будет, и другие дети будут, как и раньше были и потом будут другие дети и деревья, а МЕНЯ НЕ БУДЕТ. ТАК ЗАЧЕМ ЖЕ Я СЕЙЧАС ЕСТЬ??? Я очень хорошо помню это ощущение – оно потом в точности повторялось на физиологическом уровне, если мне по неосторожности доводилось окунаться в жару в холодную воду. Знаете, бывает такое, что в воздухе 40ºС, а в воде из-за подводных родников не выше 18ºС, и если резко погрузиться в воду, то кажется, что сердце останавливается от резкого перепада температур. Вот тогда, ночью, в постели под одеялом было именно такое ощущение. Сердце «остановилось», с головой накрыла волна ле-де-ня-ще-го ужаса. И (опять же вы знаете, наверное, как это бывает) сначала не было возможности кричать. Если при начале истерики вдохнуть много воздуха, потом наступает спазм, лёгкие распирает, а кричать не получается – ты просто захлёбываешься воплем. Потом вопль таки прорвался – да такой, что как моя бедная бабушка не получила инфаркт – для меня было бы загадкой, если бы не то, что она сказала, узнав причину истерики. Трясущийся и заикающийся от ужаса ребенок ей попытался объяснить причину крика, на что она с откровенным облечением и улыбкой сказала: «Ну и что ты так орёшь? Я умру раньше тебя, но я же не плачу». Ну и всё, первый и главный мой экзистенциальный кризис был купирован. Но он оставил один вопрос, на который ни бабушка, ни отец (человек, оказавший огромное влияние на моё становление) не могли ответить так, чтобы меня это удовлетворило: «ЗАЧЕМ?»
Ответ на этот вопрос нашёлся позже, как раз в 1991-м году. А до этого искался долго и мучительно. Отец мой, тогда научный атеист до мозга костей (сейчас он, скажем так, в первом приближении, пантеист) собрал у нас дома неплохую библиотеку (6 шкафов книг плюс антересоли), и пару полок в ней занимала религиозная, околорелигиозная и антирелигиозная литература, где соседствовали пасквили Лео Таксиля и репринтное издание дореволюционного «Закона Божия». Последний (двухтомник в мягкой обложке) стал во втором классе моей настольной книгой. Я до сих пор храню самопальный молитвенник, куда моей 8-летней рукой переписаны основные молитвы. На церковно-славянском. С «ерами» и «ятями» – а это ж целое дело было тогда – узнать, как пишется «ять» в прописи (спойлер: как прописная буква «п», смешанная с мягким знаком). В этом недомолитвеннике нет только Символа Веры. Что, как потом выяснилось, весьма символично.
В общем, изучение (тщательное, как мне казалось) этих 2 частей «Закона Божия» сподвигло меня решиться на крещение в православной церкви. А было мне, напоминаю, 8 лет. Отец же мой был хоть и атеист, но основы христианства всех основных конфессий (да и других религий) знал превосходно. Проэкзаменовал меня, остался страшно недоволен и изрёк: «Ты не понимаешь, во что веришь. Изучай дальше. Сейчас ни денег, ни своего согласия на твое крещение я не дам. Вырастешь – делай, как сочтёшь нужным». Спасибо ему: именно его запрет на крещение в православие позволил мне позже пройти и крещение, и миропомазание в Католической Церкви.
Дальше был ранний пубертат, нормальное подростковое «отрицалово» и «страдашки», чтение в большом количестве всего, что попадётся, классическая (в том числе, литургическая) музыка, как уже было сказано выше, а потом вот настал 1991-й год, объявление о Мессе и моё оной Мессы первое посещение. Каковое меня… удивило и немного разочаровало. Музыка была под гитару (не особо профессиональную, играла тогда Лена Резник, девочка 16-ти лет), всё по-русски, всё просто, не особо торжественно – совсем не то, что мне привычно было видеть в костюмированных фильмах и слышать у ведущих композиторов). Но – зацепило. А тут еще отец Роман Жепецкий, священник-салезианец, пришел к нам на репетицию хора музыкалки, принес ноты «детской» Мессы и сказал, что отвезет 30 самых отборных певунов в Белоруссию на фестиваль детских католических хоров (а было нас 150+ человек). Мне посчастливилось быть среди «избранных». Год мы репетировали, периодически пели по воскресеньям на Мессе (просто чтобы понимать логику богослужения), и, наконец, поехали в Белоруссию. Отец Роман, как сейчас помню, никогда не покупал себе постель и спал, как говорила Лена Резник, с которой мы подружились, «как спартанец – на голой полке». По дороге заехали в Москву, спели на Мессе (она была почему-то на латыни, хотя и «новообрядная», поствтороватиканская) в Соборе в честь Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии (а он тогда еще был в ремонте, Месса была у входа, практически в фойе, и под ногами был острый битый кирпич – и меня поразило, что многие московские верующие становились на это острое крошево коленями).
А потом была Белоруссия. Город Лида, Фарный костёл, огромный и сверкающий барочной позолотой. И городок Сморгонь, крохотный и уютный, с крохотным и уютным же католическим храмом. В котором меня и накрыло с головой ощущение, обратное той леденящей волне из бабушкиной «сталинки». Это тоже была волна, но теплая и ласковая. И в голове оформилась мысль, которая, слава Богу, не покидает меня в Церкви до сих пор: «Я ДОМА. Я НАКОНЕЦ-ТО ДОМА». И вопрос «Зачем?» тоже обрёл ответ именно там.
Возвращение в Саратов, безапелляционное заявление отцу, что вот теперь-то я точно приму крещение (и его краткое «Ну-ну» в ответ) и… еще год катехумената. Хотя отец Роман и говорил, что, учитывая мое славное «боевое» прошлое, он при моем желании, может мне этот «срок скостить» (уже год же «стажа» был с посещением Мессы каждое воскресенье). Ну уж нет, мы лёгких путей не ищем – и ещё год подготовки. Которая была совсем не зря, ибо отец как-то вздумал повторить трюк с «экзаменом» на знание мной «матчасти». На сей раз остался доволен, сказал: «Вот теперь я вижу, что ты взрослый человек, и это взвешенное решение». И 18 ноября 1993 года было крещение, а 20-го ноября – миропомазание. Моей крестной матерью была Елена Кривулина – один из тех людей, которые стояли у истоков, скажем так, саратовского католичества, крестным отцом – Андрей Сенажинский, парень из Белоруссии, учившийся в Саратовской консерватории, скрипач. Елена Кривулина подарила мне на крещение розарий, по которому я нередко молюсь до сих пор, и выразила удивление моему «стремительному» приходу в Церковь (уж не знаю, если 2 с лишним года – это быстро, то сколько же тогда медленно?) А Андрей Сенажинский привел в Церковь еще одного очень важного для меня человека – свою коллегу по консерватории, прекрасного музыканта Аллу Колпакову (ныне Аллу Репп). У нас с ней довольно существенная разница в возрасте, но это никогда не мешало нежнейшей дружбе (которая, слава Богу, сохраняется до сих пор). Алла много лет играла на Мессах в Саратове, а сейчас служит органисткой в Самаре.
Отца Романа на посту настоятеля сменил отец Яцек Фальковский (тоже SDB), и это открыло новую страницу в истории и моей жизни, и жизни всего прихода. Собственно, именно при нем и сложился приход. Потому что, при всем уважении к «изначальным» саратовским католикам, которых мне довелось наблюдать на Мессах в квартире отца Романа (в самом-самом начале был еще и отец Эдвард Мацкевич) – это был междусобойчик на «полтора землекопа», довольно закрытый и с трудом принимающий кого-то извне. А отец Яцек был таким человеком, через которого (и это было ясно видно) проходила если не земная ось, то один из меридианов – точно. Именно при нем о католиках в Саратове узнали и заговорили, именно при нем гуманитарная помощь от «Каритаса» (тогда еще были поставки из Италии) нашла своих адресатов – и не только среди католиков: мои друзья – православные семинаристы рассказывали, что она их спасала (в буквальном смысле) от голода: это была, напоминаю, середина 1990-х, и православную семинарию еще никто не спонсировал. И именно при нем в наш приход пришли многие из тех, с кем я дружу до сих пор, в том числе наша нынешняя органистка Лена Ветчинкина. Если перечислять всех, кто тогда составлял «ядро» нашей молодёжно-салезианской компании, список займет примерно полстраницы, потому ограничусь упоминанием (теперь уже) отца Александра Самойлова (SDB), который учился в семинарии, был чуть старше нас, всегда чуть серьёзнее, немного ироничнее, чуть, может быть, циничнее… Хороший был, в общем. И есть.
История затягивается, текст получается чересчур длинным, так что сокращу, пожалуй. Среди тех, кто оказал на меня влияние на моем пути в Церковь и в Церкви особо хочу выделить сестру Терезу Торрес Леон, первую настоятельницу общины миссионерок-кларисс Святейшего Таинства в Саратове. Это один из самых умных, тонких, чутких людей, с которыми мне приходилось иметь дело. Ну и за уроки игры на гитаре ей отдельное спасибо. Из священников заметный след оставили отец Игорь Лашук (который был в Саратове очень давно и совсем недолго, но смог запомниться мне на всю жизнь), вышеупомянутый отец Яцек Фальковский, отец Майкл Скрин (MSC), отец Ондрий Славик и многие другие. За скобками придется оставить мое обучение в колледже святого Фомы Аквинского и бесценный опыт личного общения и исповеди у слуги Божьего о. Бернардо Антонини, а также то, что мне удалось почерпнуть от других преподавателей.
Я в Церкви, по российским меркам, давно, практически с самого начала (с момента восстановления структур Католической Церкви в России). Мне посчастливилось пережить и неофитский восторг, и внутреннее охлаждение, и несогласие с решениями «властей на местах», и период «праздничного католичества», и радость возвращения к полноценной литургической жизни. Но, несмотря на все передряги, я по-прежнему ДОМА. И это хорошо, как мне кажется.
Опубликовано в разделе